***
Снова
осень тиха на исходе
и
совсем не осталось тепла:
отшумело
листвы половодье,
одинокая
плачет ветла.
Неприглядна
пора увяданья
в этот
поздний безрадостный час.
День в
тревожном прошел ожиданье,
легкой
грустью коснулся и нас.
***
Я иду
очень тихо:
ничего
б не спугнуть.
Осень
дикой лосихой
отправляется
в путь.
Низко
стелются травы,
как
под ноги – шелка…
Молодая
дубрава
гонит
прочь облака.
А они
наседают…
Задождил
небосклон.
Бьет
ольха, увядая,
обветшалым
крылом.
Тяжела
ветра поступь.
Но в
лесу так светло!
Все
обычно и просто:
умирает
тепло.
***
Прохладно
в лесу, одиноко и мглисто.
Лишь
листья дрожат, прижимаясь к земле,
да
ветер пугает пронзительным свистом
и
топчется нагло в остывшей золе.
Я
снова в дороге и нет мне покоя,
как
будто бы знаю, что новый привал
подарит
однажды мне нечто такое,
о чем
никогда я еще не мечтал.
Пусть
тянется долго лесная дорога.
Сквозь
осень тревожную видятся мне:
высокое
небо и берег пологий,
и едет
навстречу отец на коне.
***
В
тайном ропоте вод подо льдом
изнывает
упрямый разлив.
И
тревожно звенят над прудом
побеленные
веточки ив.
И
несметная снега орда
накрывает
растерянный день.
В
темном зеркале первого льда
отражение
вижу людей.
…Опустели
давно берега.
В
ранних сумерках я одинок,
и
доверчивым зверем к ногам
прижимается
холода бок.
Пеленою
задернуты дни,
но мне
видятся хата и лес,
и
лучинок скупые огни,
и
разобранный рядом навес,
и
мальчонка сидит у окна —
без
труда в нем себя узнаю, —
с
топором у сосны дотемна
маму
вижу больную мою.
И
по-детски так жду я тепла,
согревая
дыханьем стекло,
что
поверил слезинкам стекла
и
поверил, что будет тепло.
Открываю
глаза.
Как в бреду,
вижу звездного света разлив.
Отрешенно
склонились к пруду
побеленные
веточки ив.
Как
знобит.
Онемели
ветра.
Над
безмолвием стынет луна.
Ухожу.
До
калитки двора
провожает
меня тишина.
ВЕЩЕЕ СОМНЕНИЕ
Хрипит
закат, в крови утопленный,
и
пепел сеется у звезд…
Через
столетья слышу вопли я
горящих
киевских берез.
И вижу
лица я надменные
моих
прапрадедов — татар,
а
рядом пленники согбенные:
и стар и млад, и млад и стар…
Над
церковью над Десятинною
давно
завис вороний грай.
Конец.
Безудержной лавиною
растоптан
Ярослава край.
Но
почему такой усталостью
задернут
властный взгляд Бату:
его
мечта не знала жалости,
мечом
он подгонял мечту.
Глаза
спокойным безразличием,
как
сном, напоены его.
В
погоне вечной за величием
все
получил — и ничего.
К
ногам владыки сносят воины
иконы,
ризы и кресты…
Грабеж
у сильных узаконенный —
часть
исполнения мечты.
Но как
понять их, нераскаянных
(упрям
здесь каждый урусит,
как
совесть раненой Руси),
сраженных
насмерть, заарканенных?
Быть
может, в первый раз сомнение
коснулось
ханского чела,
он
понял, может, на мгновение:
Русь
станет крепче, чем была.
